Толстая девочка

И.С. Захарян

Переходный возраст - один из наиболее кризисных периодов жизни. В это время обостряются все проблемы, проявляются незавершенности предшествующих этапов развития. И когда в жизненном опыте есть явные разрывы, связанные с тем, что в детстве не было одного из родителей, формы взаимодействия с миром могут быть очень обеднены. Отсутствие второго родителя мешает развитию разнообразного, терпимого к противоречиям, внутреннего мира. Конечно, его многообразие и гибкость зависит не только от присутствия в жизни значимых людей и событий. Однако в случае воспитания одним родителем мы имеем дело со своего рода социальным экспериментом, высвечивающем роль родительской диады в развитии ребенка. Психолог может помочь в простраивании недостающего опыта. Не становясь мамой или папой, психолог может помочь найти и осознать новые способы взаимодействия с реальностью. И в этом смысле переходный возраст не только трудный, но и сенситивный: в нем восприимчивость детства сочетается со стремлением к самостоятельности и независимости. Подросток способен и чувствовать и сознавать, тогда как ребенок больше склонен к первому, а взрослый ко второму. Ниже приводится случай работы с 12-тилетней девочкой, когда психологическое консультирование в традиции гештальттерапии и арттерапии помогло в решении ее психосоматических проблем, и способствовало, во что хочется верить, ее личностному росту. Девочка Таня, 12-ти лет. При росте 174 см. она весила 96 кг. В больницу поступила с диагнозом: гипоталамический синдром пубертатного возраста вегетодистонической формы. Ожирение 3-4 степени. Ко мне она пришла по собственной инициативе. Когда говорит, говорит как будто с собой, сверяется, уточняет, ищет точные слова. Это поиск внутренний, словно не для меня как для собеседника, а для себя, что называется "не соврать себе". Я пока нужна на роль попутчика по купе, которому расскажешь и больше никогда не встретишься.

Т.: Меня никто не понимает. Никто меня не понимает. Ни мама, ни бабушка. Бабушка меньше всего. Не понимает она меня, мучает.

Такое перевертывание фразы, повторение, рассматривание ее с разных сторон - очень для нее характерно. Получается "тема с вариациями". Голова и все ее тело двигаются в такт речи, нажимая на "главные ноты". Ярче всего звучит "не понимают", тусклее остального - "меня". Во всем первом монологе нет ни одного "Я ", местоимение только возвратное "меня". В личной форме местоимения появляются только "они"- бабушка, мама, потом учительница, одноклассники. Ее "Я" как будто тонет (сливается) с общим потоком чужих мнений, действий, желаний. Когда первый поток жалоб на непонимающий мир излился, я спрашиваю о том, как она (что она чувствует) посреди всего этого непонимания.

Т.: Я устала.

Это первое ее "Я" в нашем диалоге. Я прошу ее подробнее описать свою усталость. Она говорит о себе, о своих ощущениях. Обращение Тани к тому, что она чувствует, было шагом к преодолению слияния. Описав и изобразив физически "давящее ощущение усталости", она говорит.

Т.: Я хотела бы быть легким шелковым платком, летящим по ветру над полем.

Я предлагаю ей побыть этим платком. Она ложится на пол, закрывает глаза и несколько минут не открывает их. На этом первом этапе работы обращение Тани к себе, своим ощущениям, своему телу, выделяло ее из фона, раскрывая внутренние возможности для опоры. Мы пока не углубляемся в то, что давит на нее в ее жизни. Наконец, она открывает глаза и говорит о том, что чувствует себя гораздо лучше и легче, "как будто отдохнула в первый раз за долгое-долгое время". На следующей сессии она описывает себя, свое состояние, как " комок нервов". Я предлагаю ей нарисовать это. Таня выбирает краски. В центре листа появляется пунктирный круг. У него есть более светлая, по выражению Тани, "спокойная" часть, изображенная на рисунке желтым цветом, и более тревожная, накаленная - красная. Таня говорит о своем состоянии "сейчас", какая часть круга ему соответствует. Мы обсуждаем, что делает ее "красной", а что помогает ей "остыть" и прийти в "желтое" состояние. Рисунок помогает ей более свободно выразить свои чувства, накопившееся раздражение, разглядеть за этим раздражением разницу своего отношения к маме и бабушке, более ясно осознать, что помогает и что мешает ей в отношениях с ними. В рассказе о "накаленной" стороне часто звучит "должна", "они говорят...", во второй части этих сложносочиненных предложений часты цитаты: "Они говорят, что я мешаю жить", "что у меня еще нос не дорос новые костюмы покупать". Ее речь как будто спотыкается о чужие обидные слова, не принимая полностью их смысла, но и не отбрасывая их. Чтобы понять, что здесь Танино, а что чужое, я предлагаю ей попробовать сказать эти слова "от себя", обращая какому-то конкретному собеседнику, которому они изначально принадлежали: "Я мешаю тебе жить", "у меня еще нос не дорос новые костюмы покупать". И возникает противоречие, слова возвращаются к своему автору вместе с Таниным ярким неприятием, которое она так долго сдерживала. Больше всего таких чужих слов связывается в Танином сознании с образом бабушки. На следующей сессии Таня рисует портрет бабушки, выделяя и проговаривая детали лица и одежды, которые ей особенно неприятны.

Т.: Вот она может на зеленую юбку красную заплатку пришить, ей все равно, - говорит Таня. - Или летом на улицу в валенках пойти.

Голос ее звучит все громче, в нем слышится гнев.

Т.: Я ненавижу ее, я просто-таки ненавижу ее ,- говорит она, глядя на законченный портрет.

Она берет лист и рвет его. Я спрашиваю ее, что она чувствует. После небольшой паузы она отвечает.

Т.: Слабость в ногах. Я предлагаю ей прислушаться к своим ногам (она стоит), потом ноги как будто подкашиваются и она опускается на колени.

И.: Это как-то связано с твоими отношениями с бабушкой?

Т.: Да, наверное, она как-то поддерживает меня.

И Таня вспоминает блины, которые бабушка ей иногда печет.

Т.: Хоть они и толстые, но все же вкусные.

За пеленой гнева проявляются другие, добрые чувства, которые у нее тоже есть к бабушке. Следующие несколько наших встреч проходили в круглой комнате для групповых занятий. В какой-то момент Таня спросила, почему мы поменяли комнаты, и сказала, что эта, круглая, ей сильно не нравится.

И.: Тебе в ней тревожно, не уютно ,- предположила я.

Т.: Да, она как зал суда.

Я предложила ей оживить эту фантазию. Рассадить на стулья воображаемых обвинителей, адвокатов. Обвинителей оказалось значительно больше, среди них была учительница, одноклассники из новой школы, в которую пришлось перейти из-за переезда, ворчливая соседка и мама. Но мама предстала в двух лицах: она была и одним из адвокатов. У каждого из обвинителей были свои претензии к "подсудимой". Таня была полностью вовлечена в эту драму, ее проекции оживали одна за другой. Это давало возможность выразить накопившиеся чувства. "Обвинители" вели себя живее и активнее "адвокатов". В ответ на проективные обвинения желто-красный комок нервов, которым она представляла себя на одной из первых сессий, изменился и стал полностью красным (Таня прорисовала свое состояние).

И.: Ты очень рассержена, обижена.

Т.: Да, никто из них меня не понимает. Я хочу сказать, сказать каждому из них.

Она опять была в зале суда. Поворачиваясь лицом к пустому стулу, на котором сидела воображаемая учительница, она отвечала ей, говорила о ее несправедливости. Потом она поворачивалась к следующему стулу и продолжала. Она выплескивала, выплевывала слова, покачиваясь взад и вперед в такт своей речи, иногда почти переходящей в крик. Было полное ощущение, что ее тошнит словами и чувствами, которые долго отравляли ее.

И.: Тебя как будто тошнит, - высказала я вслух свое ощущение.

Т.: Да, да, да, меня тошнит, тошнит,- с силой произнесла она, и пошел новый выплеск чувств. Постепенно напряжение ее спадало, голос становился спокойнее, тело перестало двигаться маятником и, наконец, расслабилось. Энергия, которая шла на сдерживание чувств, как будто развернулась и выплеснулась. Символическое "промывание душевного желудка" открывало перспективу реабилитации собственного вкуса, восстановления чувства отвращения. Подавление этого отвращения (всеядность) явилась одной из психологических причин ее ожирения. После нашей работы на этой сессии Таня впервые целый день не ела, о чем потом мне рассказала. И здесь отсутствие голода было новым ощущением для нее. На следующую встречу Таня пришла радостная. Она решилась "крупно" поговорить с мамой, сказать ей, что хочет вернуться в свой прежний класс, пусть это дальше от дома, она готова ездить, но в "новую" школу больше не пойдет. И мама поняла ее, согласилась и сказала, что поможет с переходом обратно. Решение реальной жизненной проблемы было внешним выражением, результатом, проделанной внутренней работы. Здесь начинался второй этап нашей работы связанный с более глубоким рассмотрением ее способов контактирования. Предметом обсуждения кроме отношений с другими людьми становились наши с ней отношения. Таня все более дифференцировано говорила о своих ощущениях, как будто из общего фона все более отчетливо начинали проступать разные фигуры. Одной из таких фигур становится мальчик, в которого очень хочется влюбиться. Свое желание Таня выражает через рисунок. На нем она спиной. Крупные мягкие формы, руки и ноги не нарисованы, детально проработано только лицо мальчика. Это объятья. Напоминает большой кокон с двумя головами сверху, одна из которых смотрит на нас (мальчик), а другая к нам затылком. Фигура стоящей спиной девочки как будто обволакивает, поглощает фигуру мальчика. Я высказываю ей это свое ощущение.

Т.: Да, она его как будто проглотила, - говорит она задумчиво о девочке на картинке, - но я не хочу его глотать. Нет...- и после паузы она добавляет, - я хочу, чтобы он меня проглотил. Но ведь он не будет меня глотать, зачем ему это надо. В первый момент я ошарашена так ясно выраженным желанием. Она чуть не плачет. Что-то есть в этой проглоченности материнское, беременное, но не совсем, не только.

И.: Тебе одиноко.

Да, она говорит о своем одиночестве, страхе, что никто ее не любит и никогда не будет любить. Она говорит об отце, которого не знает (ее вырастили мама и бабушка), но видела один раз на улице (показали). И я понимаю, что, возможно, она переносит на меня часть отцовского образа. Именно отец, если бы он был в ее жизни, мог бы помочь ей научиться любить, "не глотая". Мы еще говорим о ее отце, ее чувствах к нему.

Т.: Вот мама меня все время спрашивает, чем мы тут с вами занимаемся. Я не могу ей объяснить. Хотя я вас понимаю, я понимаю, что вы делаете и что я. Вы очень необычный человек, я такого никогда не встречала. Вы понимаете меня, я чувствую, но я никогда не знаю, что вы думаете.

Таким "необычным человеком", другим, мысли которого не всегда можно угадать, мог быть для нее отец. В наших отношениях она ищет опыт, которого недополучила. Я могу ей в этом помочь.

И.: Тебе хотелось бы узнать, что я думаю.

Т.: Да. И.: Как ты могла бы это сделать?

Т.: Я могу спросить вас, - говорит она после довольно долгой паузы, - Да, я могу. Что вы сейчас думаете?

И.: Я думаю о том, что ты мне очень интересна. И еще я думаю, что если мне что-то будет непонятно в том, что с тобой происходит, я могу тебя спросить. Чего тебе сейчас хочется?

Т.: Я редко беру кого-то за руку, мне даже легче бывает иногда обнять подругу, например, а за руку...я никогда не здороваюсь и не прощаюсь. Я хочу пожать вам руку.

Мы заканчиваем работу этим рукопожатием. Опыт восприятия другого человека как другого, очень непохожего - действительно новый опыт для Тани. Если раньше символической формой ее общения с миром было проглатывание, присвоение, то теперь появилось рукопожатие. Не все в другом понятно и даже не обо всем в другом можно догадаться, но есть шанс спросить.

печать