Я хотела бы продолжить разговор о психотерапии как виде искусства. И сегодня поговорить уже не о том, искусство ли психотерапия, а о некоторых структурных особенностях психотерапевтической речи. С одной стороны, можно посчитать те обороты, о которых я буду говорить, - клише, штампами, профессионализмами, - тем более, что таковыми они часто и являются. Но иногда, в хороших руках (или на хороших языках), они превращаются в обозначения жанра. (Жанр - конкретное единство особенных свойств формы в ее основных моментах - композиции, образности, речи, ритма. КЛЭ, т.2, стр. 915) Так вот, например, сонет - стихотворение из четырнадцати строк, разделенных на два 4-стишия (катрена) и два 3-стишия (терцета). В катренах повторяются только две рифмы, в терцетах - 2 или 3. Устойчивые типы сонетов: "итальянский" - катрены по схеме abab abab или abba abba, терцеты по схеме cdc dcd или cde cde; и "французский" - катрены по схеме abba abba, терцеты по схеме ccd eed или ccd ede. Из многочисленных условных правил, разработанных теоретиками С., наиболее общепризнаны два: а) "замкнутая" рифмовка катренов abba считается совершеннее, чем "открытая" abab; б) "замкнутым" катренам должны соответствовать "открытые" терцеты (cdc dcd или ccd ede), "открытым" катренам - "замкнутые" терцеты (ccd eed). Стих сонета - 5-стопный и 6-стопный ямб - в русской поэзии. Пожалуй, на этом я прервусь в перечислении жанровых особенностей сонета. Поскольку нам сейчас важен не сонет сам по себе, а осознание того, что есть ЖАНР. И кто же из вас за всеми этими, "холодными" формулами вспомнит:

Совсем не тот таинственный художник,

Избороздивший Гофмановы сны, -

Из той далекой и чужой весны

Мне чудится смиренный подорожник.

Он всюду рос, им город зеленел,

Он украшал широкие ступени,

И с факелом свободных песнопений

Психея возвращалась в мой придел.

А в глубине четвертого двора

Под деревом плясала детвора

В восторге от шарманки одноногой,

И била жизнь во все колокола…

А бешеная кровь меня к тебе вела

Сужденной всем, единственной дорогой.

И что же, скажете вы, она (А.А.Ахматова) вот так сидела и считала абба и т. д.? А где же "свободное творчество, навеянное музой"? Так вот - это опять две полятности: точный расчет, жесткая структура и вдохновенное интуитивное творчество. Жанр - это железный каркас формы. При взаимодействии строгой, "старой", жесткой формы с новым, молодым, гибким содержанием рождается нечто настоящее. Л.С.Выготский в "Психологии искусства" называл это "полетом тяжелее воздуха", описывал это на примере Ники Летящей. Скульптура из тяжелого мрамора создает потрясающее ощущение легкости и полета. Сделанная из легкого воска Ника (по словам Выготского) не смогла бы взлететь. Если рассматривать психотерапевтическую сессию как жанр, то можно попытаться найти ее каркас, выделить некоторые ядерные структуры, на которых держится и от которых отталкивается все дальнейшее конкретное содержание сессии. Попробуем начать с рабочего определения. Сессия - это краткая терапевтическая форма, в течение которой во встрече и столкновении двух людей (терапевта и клиента) реализуется игровая возможность изменения себя и через это - изменения мира. Результатом становится новый опыт, который переживается и осознается либо отвергается и забывается. Сессия как на трех китах строится на трех вопросах: "что ты чувствуешь?", "чего ты хочешь?" и "что ты делаешь?". Поробуем остановиться чуть подробнее на одной жанровой характеристике -

Психотерапевтическая речь - попытка прорваться сквозь слова к смыслу. И в этом пространстве встретиться с клиентом. Клиент приходит к терапевту с вопросом. Этот вопрос никогда напрямую не сформулирован с самого начала. Он прячется за размытыми жалобами на потерю интереса к жизни, общую неудовлетворенность. Выражается психосоматической симптоматикой. Или это могут быть жалобы на то, что "мама мыла рамы". В каком-то смысле клиент и приходит за формулировкой вопроса. В каждом вопросе уже заключены варианты ответов. Выбор варианта в конце концов все равно остается за клиентом. Поэтому "прямой" ответ на запрос клиента вряд ли возможен. Даже если проницательный терапевт угадал потребность клиента и конфликт, лежащий за первичными формулировками, "прямое" терапевтическое послание не будет воспринято. Представьте:

К. Мама мыла раму.

Т. Вам можно было бы более самостоятельно и независимо оценивать свои потребности и возможности.

Можно назвать это сопротивлением, разработать ту или иную стратегию работы с ним, но языковая реальность будет состоять в частности и в том, что терапевт отвечает на вопрос, которого клиент не задавал. Т. е. семантически терапевт не может слишком отрываться от клиента, иначе он не будет полезен клиенту. Но оставаться только на уровне первичной формулировки он тоже не может. Любая "прямая" терапевтическая интенция во взаимодействии перестраивается, приобретает дополнительный план, связанный с тем, кто говорит и какими характеритиками наделяет его слушающий. Образно говоря, между говорящим и слушающим почти всегда есть линза разной степени выпуклости или "впуклости". Кого-то мы слушаем, подвергая каждое его слово критике или даже отрицанию, слова же другого мы склонны разглядывать под увеличительным стеклом пристального внимания, мы находим в них много планов, вкладываем свой опыт в это понимание. Если сопротивление слишком быстро преодолено верой клиента в мудрость терапевта или еще какими-либо дополнительными факторами, клиент и терапевт могут попасть в ловушку потери пути. В самоисследовании путь как минимум не менее важен, чем результат. (Вспомните, в сказках, что делает Иван-царевич или Иван-дурак - он прежде всего двигается, идет, ищет. У него много помощников, указывающих ему путь. Эти помощники вообще многое делают за него, но всегда он - идет). Психотерапевт должен уметь устроить клиенту путь. Таким образом, на многослойный запрос клиента терапевт последовательно строит многослойный ответ. Попробуем проследить, хотя бы и весьма схематично, речевые этапы этого пути.

Вначале идут поиски языка. Его в начале нет. Вся речь - у клиента, терапевт может только пригласить, позвать ее: "Удобно ли вам сидеть", " Как вам такое расстояние между нами" и т.д. В остальном терапевт - больше уши здесь, он учится речи у клиента, как будто сам всех этих слов не знает.

На этом этапе развития отношений (и речи) - все ново для терапевта в речи клиента, он ведет себя как ребенок, который учится говорить.

К. Мама мыла раму.

Т. Мама мыла раму? (Либо просто внимательное молчание).

Здесь я должна сказать два слова о теории актуального членения предложения. Это одна из психолингвистических теорий, основу которой составляет деление высказывания на тему и рему. То новое, актуальное в данной ситуации, что передает высказывание, носит название ремы (Р) предложения. Данная, исходная информация, старая, грубо говоря, называется темой (Т). Это важно, если мы рассматриваем сессионный материал как текст, и хотим увидеть, как он строится. На первом этапе терапевт в речевом отношении ведет себя так, как будто все в словах клиента для него - рема. И на самом деле все для него - рема. Он буквально ловит слова, движения, изменения мимики, взгляда клиента. Он "попал" на планету клиента пришельцем и пытается что-то понять. Сходство обманчиво. Чем больше "иного" сумеет разгядеть и услышать терапевт, тем больше он сумеет разглядеть и услышать.

Второй этап условно можно было бы назвать разделением темы и ремы.

К. Мама мыла раму.

Т. Мама? или Т. Мыла? или Т. Раму?

В зависимости от того, что он уже слышал, а что для него может быть ново.

Тетий этап связан с "оживлением" ремы. Здесь как раз и происходят первые попытки встречи.

К. Мама мыла раму.

Т. А что ты при этом чувствуешь?

Здесь мы впервые встречаемся с этим вопросом. Здесь он правомерен, хотя и имеет множество вариантов ("Что это для тебя?" и т.д.). Ответ на вопрос "что чувствуешь?" - не менее здесь важен для терапевта, чем для клиента. Чтобы ощутить, представить, понять тоньше. Можно или нельзя "увидеть обиду"? Непсихолог, дикий клиент скажет: "Конечно, можно. Я же вижу". Начинающий работать или просто верный академическим ценностям психолог скажет: "Конечно, нельзя. Все это ваши проекции". В общем, конечно, нельзя, потому что обида - это не что-то материальное. И, конечно, можно, потому что, когда человек говорит: "Они совсем обо мне забыли, они даже не вышли со мной попрощаться. А я так ждал этого!" - Не всегда обязательно анализировать движения бровей, чтобы понять, что есть обида. Однако важен следующий шаг - "какая обида"? И вот он-то как раз и не очевиден. Это момент творчества.

Помните, детское стихотворение:

Что за "ли"? Что за "мон"?

В звуках нету смысла.

Но скажи сейчас : "лимон" -

Сразу станет кисло!

Чтобы "стало кисло" наверняка, надо бы прикрыть глаза и представить себе такую сцену: "На белоснежной скатерти стоит сверкающая белая тарелка. На тарелке желтый с прозеленью лимон… Вы берете в руки острый фруктовый нож и разрезаете упругий плод пополам. Вы видите, как из-под лезвия брызжет лимонный сок, превращаясь в мутные капельки на тарелке…Кончиком пальцев вы касаетесь одной капельки и слизываете ее языком, остро ощущая кислоту и тонкий запах плода…"

Но кисло может и не быть, если прочитана такая фраза: "В этом году в южной Италии резко сократилось производство лимонов и других цитрусовых, что сказалось на положении фермеров". Т.е. дело не в "лимоне", а в контексте, в его направленности на вас и ваши личные ощущения. И вопрос "что ты чувствуешь" и есть вызов на границу контакта и способ заразиться, чтобы слюнки потекли от того, что происходит с клиентом.

(Греки сбондили Елену по волнам,

Ну, а мне соленой пеной по губам).

Терапевт, как мне кажется, должен уметь заражаться клиентом. Я бы даже включила это качество в условия профпригодности. Но при этом он должен уметь оставаться собой. Это базовая игровая двойственность. Ребенок знает, что шкура, наброшенная на стул - это тигр, и в то же время он знает, что это стул. Он одновременно и боится и не боится. Терапевт знает, что все, что говорит клиент, абсолютная правда и даже, может быть, истина его жизни. И в то же время, терапевт знает, что все это фантазии, выдумки клиента о своей жизни. Он одновременно и верит и не верит клиенту и ведет себя, исходя из этой игровой логики, лежащей в основе всякого искусства. Об этой особенности искусства писали чуть ли не все величайшие исследователи культуры конца XIX в. и весь XX. Можно устроить отдельную лекцию, где поговорить о теории игры, об игре как основе искусства вообще и психотерапии в частности. От Шиллера до Лотмана, от Хейзинги до Михаила Чехова… Это ужасно соблазнительно, но оставаясь верными гештальтистами, обзовем все это "большим Г" и посмотрим, зачем же это все нам может пригодиться в нашей терапевтической жизни. Вернемся к речи. Напомню, мама мыла раму, а терапевт спрашивал клиента, что он при этом чувствует. Предположим, что клиент отвечает:

К. Я чувствовал себя пустым местом.

Т. Как это, как чувствуют себя пустым местом?

Терапевт и знает и не знает, что такое "пустое место". Он приглашает клиента к творчеству. К выражению невыразимого. Клиенту здесь нужно искать новые слова или действия, чтобы запульсировала энергия потребности (и потекла слюна). Речевую активность терапевта на этом этапе можно было бы назвать "фразеологической". Она направлена на разрушение языковых (и не только языковых) штампов. Слова и устойчивые выражения понимаются напрямую или в некоторых местах и случаях совсем не понимаются. Это может сразу дать проблеме новый ракурс, а сессии - неожиданный ход. Например, клиент может понять, что он действительно, пустое место, побыть им, прочувствовать все это хорошенько и решить, что же дальше, продолжать (но уже радостно и сознательно) оставаться пустым местом или начать заполнять свою пустоту чем-нибудь эдаким.

Или клиент может решить двигаться дальше, не меняя русла и ответить, например, так:

К. Я же тоже умею мыть рамы, мама могла бы меня попросить.

Это некая предельная активность клиента. Он здесь задает терапевту вектор, на котором лежит его потребность и неиспользуемые возможности. Тут он предвосхищает терапевтический второй вопрос - "чего ты хочешь?" Терапевт может действовать "в лоб" и задать свой коронный вопрос "чего же ты хочешь?" В некоторых случаях клиенты даже что-то про это говорят. Но с тремя заветными терапевтическими вопросами нужно быть очень осторожным, им нужно любовно подбирать место в пространстве сессии, иначе терапевт рискует не попасть "в рифму", порвать нитку связи, а проще говоря - получить "в лоб":

К. Если бы я знал, чего хочу, не пришел бы к вам.

Этот этап можно было бы назвать четвертым. Это время - для терапевта - пробуждения его фантазий на основе всего того, что он уже успел увидеть, услышать и почувствовать про клиента. Хотя фантазия терапевта и раньше "не дремала", но здесь - ее выход и она не должна запоздать. Но вернемся к фразе клиента.

К. Я же тоже умею мыть рамы, мама могла бы попросить.

Каковы могли бы быть ближайшие, самые скромные фантазии на этот счет (не углубляясь вслед за Фрейдом в детство клиента, где, конечно, и кроются тайны, мешающие теперь маме спокойно мыть рамы). Итак:

Вариантов много и скорее всего все они имеют "отношение к делу". Поэтому вместо коронного вопроса ("чего ты хочешь?") здесь можно в полуутвердительной форме высказать собственное предположение на этот счет. Это очень интересная конструкция терапевтической речи, для которой не хватает знаков русского синтаксиса. Если терапевт говорит в этом случае.

Т. Она могла бы попросить или

Т. Ты умеешь мыть рамы

Я не знаю, что ставить в конце этих, с позволения сказать, предложений. Сами по себе они как будто абсолютно бессмысленны. Посмотрите, в них нет ничего не только нового, но даже определенного старого. У них нет даже знака в конце. Что это такое? Это вопрос? Уточнение? Терапевт чего-то недопонял или недослышал? Он сомневается в том, что мама могла бы попросить или что клиент умеет мыть рамы? Или это поддерживающее утверждение с точкой в конце? Терапевт верит, что мама действительно могла бы попросить и клиент действительно умеет мыть рамы. И сомнение, наверное, и утверждение одновременно. Это просто половинка фразы, готовая обрести свой смысл при продолжении клиентом.

Т. Она могла бы попросить К. но боится, что я откажу. Она уже не

надеется, что я ее услышу.

- Здесь из кубика речи терапевта клиент строит сложное предложение, выставляя после терапевта - запятую. Или:

К. Да, она могла бы. (?)

- Клиент отвечает. Тем самым завершает слова терапевта знаком вопроса. Или:

К. И тогда я почувствовал бы себя

нужным. (.)

- Эти слова могут последовать после точки или восклицательного знака.

Т. Ты умеешь мыть рамы К. а она этого не знает. (,)

Да, я умею! (?)

Я сделал бы это для нее. (. или !)

Т.е. знак определяется не самим говорящим (терапевтом), а следующими словами клиента, в процессе диалога. С одной стороны, это вроде бы знак "присоединения" к клиенту, с другой стороны, это наиболее нейтральный, универсальный вариант терапевтической реакции. Он создает объем, рассчитан скорее на пространство "возможного" для клиента, ничего не решает "до поры, до времени". Активность терапевта здесь скорее интонационная и синтаксическая, чем лексическая. Т.е. "своих" слов здесь еще нет, но есть "своя" интонация и совместное построение фразы. С формальной точки зрения, слова терапевта здесь - тема, а слова клиента - рема. Но нова в данном случае, не только информация, но интонация. Терапевт побуждает синтаксическую активность клиента. И направлена эта активность на прояснение базового противоречия и определение его поля.

Дальше фантазия терапевта набирает обороты и он может что-то уже вслух предположить:

Т. Тебе хочется чувствовать себя нужным. Или

Т. Тебе непросто предлагать ей помошь. (варианты зала)

Здесь в словах терапевта уже есть рема. (5 этап). То есть то, что клиент, во всяком случае, этими словами не говорил. Однако эта рема очень близка к теме, она напрямую вытекает из "старой" информации. Новизна здесь скорее не содержательная, а формальная. Слова, сказанные клиентом в разное время и в разных контекстах, собираются терапевтом в единую ясную и простую (желательно) мозаику. И здесь терапевт может "попасть" и "не попасть".

К. Да, так хочется быть кому-то нужным. Особенно собственной маме.

прибавляется история клиентской проблемы. Это может быть история детской ненужности, например, или, наоборот, история детского ощущения всесилия и того, что родители по большому счету не нужны, что без них можно было бы обойтись. В этот момент целостная личность клиента приобретает рельефность, индивидуальную историю для терапевта. Проблемы доверия должны быть уже относительно решены к этому времени, и здесь тоже большую роль могут сыграть "терапевтические попадания". Или другой вариант клиентской реакции:

и оставленным.

Здесь "нет" близко к "да", и его тоже можно рассматривать как результат терапевтического попадания. Поскольку определен отрезок, на котором находится потребность клиента, и он сам энергично ее формулирует. Более того, для некоторых клиентов протестная, отрицающая реакция становится стимулом в прояснении своих желаний. И такое, парадоксальное на первый взгляд, заявление о желании быть оставленным может быть неожиданным для самого клиента и опять-таки повернуть ход сессии в совершенно иное русло. Например, клиент может после этого с новой силой осознать свою зависимость от мнений и ожиданий других людей. И соответствующую полярную потребность в отделенности и отдельности. Здесь "нет" вполне уместно, через "нет" ярче звучит и уже отчасти удовлетворяется клиентская потребность. И так же как и в ответе, начинающемся с "да", за этой фразой может последовать история клиентского конфликта.

Это очень важный этап (6), который можно было бы назвать "слушательский". И хотя умение слушать критически важно для терапевта на любом этапе развития сессии и терапии вообще, но здесь - это еще и выделенный отрезок. Сессия к этому моменту прошла некий спиральный виток. На первом этапе терапевт слушает, как бы учась речи у клиента. Здесь он опять слушает, но характер этого процесса несколько иной. В это время активность терапевта не только не снижается, но, возможно, приближается к своему пику. Это обусловлено тем, что -

Рассказ, как некое действие, совершаемое в пространстве между двумя людьми, дает возможность репереживания. И терапевт должен уловить этот момент и поддержать его. Рассказ истории клиентом важен прежде всего не с "археологической" точки зрения (в смысле раскапывания старых скелетов и поисков виновных), тем более, что об объективности здесь речи идти не может. Рассказ наполняет пространство сессии персонажами и событиями жизни клиента, переводя все на язык настоящего. Он будет тем рельефнее, чем больше энергетический заряд речи клиента. Поддержание этого энергетического заряда на высоком, но не запредельном уровне - вторая важная терапевтическая задача этого этапа. Конечно, энергетический показатель нельзя назвать вполне "объективным", он не измеряется в децибеллах. Иногда слова, произносимые шепотом (или процеженные сквозь зубы), гораздо больше заряжены, чем крик. Точно так же трудно измерить уровень эмпатии у терапевта, его способность воспринимать состояния другого человека, как если бы они были его собственными. Однако помощники - знаки все-таки есть. И если говорить о речи, то здесь самым ярким таким знаком, который соотносится с колебаниями энергии клиента, являются ее (речи) изменения. Спокойная ровная интонация вдруг сменяется "взлетами и падениями" голоса. Появляются ускорения или, наоборот, паузы, сбивки ритма. Иногда явно меняется тембр голоса, становится более высоким, звенящим, или наоборот, понижается, приобретая интимно-бархатные ноты. Безжизненность речи может быть показателем того, что энергия уходит в сопротивление. (И тогда поддержка сопротивления будет выходом к энергии клиента). К тому, что мы слышим, добавляется то, что мы видим. Человек может бледнеть или краснеть, удерживая себя от крика или шепота, но румянец или бледность - тоже показатели движения энергии. Это тот "завод", который потом раскручивает пружину клиентской истории.

Терапевт вслушивается в мир клиента. Важным, хотя и не единственным мотивом на этом этапе становится близость - чуждость миров клиента и терапевта. "Могло ли что-то подобное происходить со мной и моей мамой", - это скорее не мысль, а ощущение, один из эмпатических источников. Миры клиента и терапевта пересекаются. Представить себе, что мир клиента остается совсем чужим для терапевта, можно только в каком-то психотическом варианте, да и то с большими оговорками. Найти это пересечение - одна из важнейших задач этого этапа и всей терапии. В пространстве этого пересечения происходят все самые важные события сессии. Дальнейшее пересечение контекстов жизни клиента за пределами сессии и внутри ее пространственных и временных границ становится значимым тоже в этом пространстве.

И, наконец, еще одно технически-лингвистическое основание высокой активности терапевта в это время. Это можно было бы назвать макро-лингвистическим показателем. Терапевт, общаясь с клиентом, находится внутри самой ткани речи. В ответ на свои вопросы он получает в основном краткие кусочки речи клиента. Он не часто имеет возможность получить довольно законченный текст. Текст как целое не равен сумме своих частей (кусочков, из которых он состоит), он имеет свои особые качества, чрезвычайно важные, как я дальше постараюсь показать, для работы. Я имею в виду жанр, в котором рассказана клиентская история.

Теперь мы подходим к чрезвычайно важному этапу сессии. Назовем его просто 7-мым. Самая общая языковая схема сессии - "вопрос - ответ". Все, сказанное до сих пор, условно можно отнести к сфере "вопроса". К сфере того, что "чувствует, хочет и делает" клиент. Терапевт способствует прояснению, рождению вопроса, в недрах которого, как известно, и кроется ответ. "Вопрос - ответ",в данном случае, не формально логические категории, а нечто более широкое. Речь идет о наших внутренних вопросах и ответах, как конструктах не всегда сформулированных и эмоционально заряженных. Несомненно, важная часть активности психотерапевта лежит в сфере "вопроса". Помочь клиенту самому сформулировать и прожить свои желания, проблемы, сложности, найти свои решения - дело терапевта. Но строго говоря, есть еще одна неотделимая сфера терапевтической активности - это сфера "ответа". Личностного человеческого ответа терапевта на "вопрос" клиента.

Помочь здесь могут те же три заветных вопроса, но уже обращенные терапевтом к себе:

что я чувствую ( -сейчас; - к клиенту; - по поводу клиентской

истории)?;

чего я хочу (-сейчас; - от клиента; - в свете всего услышанного)?;

что я делаю ( -сейчас; - с клиентом; - с клиентской историей)?

Начнем с первого вопроса.

Но вернемся, наконец, к маме с рамами и клиентской истории.

К. В нашем доме рамы мыла всегда мама. С моей стороны это было бы покушением на святыню. Даже папа не приближался, он знал - мама моет рамы - и тут хоть трава не расти. Ей никто в этот момент был не нужен.

Если мы попробуем идти вслед за "чувствующим" терапевтом, то можем предположить в нем некоторую неловкость. Как будто клиент не просто рассказывает одну из историй своего детства, а создает из нее апокриф (жизнеописание святого). За такой сакрализацией часто скрывается запрет на критику и агрессию. И это следующая характеристика потребности клиента. Например, он не просто хочет быть нужным, но нужным безоговорочно, без обсуждений и сомнений (хочет быть немножко богом в жизни другого человека). А если есть какие-то критические замечания - он готов отказаться от своего желания или признать его неисполнимым. В терапевтической реакции здесь есть как минимум два ориентира, о которых мы говорили: чувства терапевта и жанр, избранный клиентом для изложения своей истории. Возвращаясь к "сакральному" варианту, как мог бы реагировать терапевт. Его чувство неловкости и возникающего за этим раздражения могло бы подтолкнуть его к прямому переходу к более реалистическому плану отношений (здесь и теперь).

Т. Да, вы так увлекательно рассказываете, но я не понимаю, зачем я мог бы быть вам нужен?

Такая реакция выбивается из границ жанра (сталкивает апокриф со сказкой про колобка, который и от бабушки ушел и от дедушки ушел). Возможно, она вообще сломает жанровую структуру клиентской истории, переведя все в более реалистичный план, и дальше возникнет обсуждение того, какими способами, обратившись за помощью, клиент делает терапевта ненужным. Таким образом, ориентируясь на свои чувства и сознавание процесса, терапевт атакует жанровую структуру истории клиента, говоря формально. Подобная интервенция может быть точной: она "приводит" клиента в настоящее время сессии и передает ему ответственность за формулировку своей потребности. Но клиент должен быть готов к "смене жанра". Иначе ситуация может стать для него парализующей. Или он может воспринять слова терапевта как отрицательную оценку его попытки быть искренним или просто как непонимание, глухоту и эгоизм со стороны терапевта. Атака жанровой структуры - мероприятие рискованное.

Другим вариантом терапевтической реакции в данном случае является работа в жанре клиента. Т.е. в ответ на слова священной истории из клиентского детства терапевт мог бы произнести что-нибудь высокопарно-безличное, например,

Т. Да, никто не нужен, когда занимаешься любимым делом.

Фраза эта с формально-логической точки зрения лишена смысла. Кто не нужен? Кому не нужен? Почему не нужен? Каким опять же любимым делом? Однако она сохраняет формальную сакральность речи клиента. Для жанра характерна непогрешимость выводов-поучений. Подобный вывод и воспроизведен терапевтом. (Здесь существует большая традиция, идущая еще от древних предсказаний. Приходя по какому-либо конкретному вопросу за советом, люди никогда не получали прямолинейных ответов. Получаемый ответ всегда требовал толкования и размышления от того, кто спрашивал. "Тайна - основа личного существования". В этом смысле требование прозрачности речи терапевта далеко не столь однозначно, как может показаться на первый взгляд).И дальше клиенту остается либо согласиться с этим выводом, чтобы сохранить жанр, либо взбунтоваться и самостоятельно изменить жанру. Но даже если клиент соглашается, парадоксальность ситуации становится явной. Ведь тогда, если предположить, что терапевт занимается любимым делом, то клиент ему не нужен (как и той маме с рамами). Одновременно эта неопределенноличная форма является интервенцией по отношению к неопределенноличной речи клиента (часто клиенты ведут себя так как будто они одни в комнате и просто по каким-то непонятным правилам произносят внутренний монолог вслух). Т.е. в словах терапевта здесь заключен внутренний вопрос относительно того, "кто, какой человек и зачем" нужен клиенту. Это что-то вроде стука в двери клиетского пространства. Или, может быть, если предположить, что это наоборот клиент стучится в двери терапевта, то это терапевтическое "кто там?".

К.: Я хочу быть нужнее любимого дела. Хочу, чтобы она относилась ко мне серьезно и уважительно.

Т.: … не только когда вы моете рамы.

Прямое выражение чувств терапевтом повышает реалистичность происходящего. Но клиенту вовсе не всегда необходима именно реалистичность. Часто ему нужно, чтобы терапевт оставался загадкой.

Т.: Мыть! и - Не мыть! - в равной степени модельные контрпереносные реакции. Терапевт здесь "становится мамой". Другой, несколько более сложный вариант контрпереносной реакции мог бы выглядеть так:

Т.: Меня раздражает весь этот плач по поводу окон. Похоже, вы действительно, пустое место.

Возможно, мама когда-то тоже раздражалась бездеятельной переживательностью своего ребенка и в какой-то форме его ругала, а он верил. Роль, предлагаемая клиентом, заманчива и притягательна, она находится на перекрестке эмоциональных течений, она наполнена смыслами и чувствами. Но в этой роли есть большой риск. Если терапевт полностью ей отдается, он теряет свою отдельную самостоятельную позицию. Это грозит клиенту повторением старого опыта вместо приобретения нового.

В то же время, остаться совсем безразличным к этой роли, отказаться от нее, означало бы если не разрушить клиентское пространство, то во всяком случае - отвергнуть его. Примером подобной реакции может быть:

Правомерным, но не звучащим вопросом в этом случае было бы клиентское: "А кто же ты?" В это время сама по себе личность терапевта не играет большой роли во внутреннем мире клиента, она "заслонена" другими персонажами. Резко отвлечься от них и обратиться к терапевту было бы как-то даже неестественно и немилосердно. Другим способом удерживания себя в роли "терапевта" в ущерб другим ролям является:

Т.: Вы противоречивы, вы хотите, чтобы рамы были чистыми и в то же время, чтобы вас любили и замечали.

Это становится констатацией противоречия (а констатация - не лучший способ обхождения с ним). При этом остается непонятным, что же с противоречием делать. Это как две стороны одной медали. При констатации медаль как будто разрезается вдоль, чтобы можно было положить рядом две половинки и посмотреть на них. Но медаль-то ведь разрезана, в этот момент она уже и не медаль. Что-то подобное происходит и с живой тканью клиентского противоречия. Констатация часто вызывает чувство вины у клиента (как будто он должен быть логичным и как будто жизнь вообще подчиняется какой-то логике), желание оправдаться, выбрать одну половинку разрезанной медали, а еще это иногда сопровождается ощущениями бессилия, т.к. вторая половинка тоже является частью клиентской жизни и от нее не так просто отказаться.

9 этап. Терапевтическое послание.

"Что же делает" терапевт в этой сложной ситуации? Он, конечно, каждый раз выбирает, двигается между полюсами разных ролей, констатирует противоречия клиента. Видимо, выбор стратегии действия сильно зависит от чувств терапевта, от осознанности и способности существовать и двигаться в поле высокого эмоционального напряжения. Одна из самых интересных возможностей состоит, как кажется, в сохранении обоих позиций: и внутри роли и вне ее.

Т.: Иногда бывает сложно принимать самостоятельные решения в простых ситуациях.

В этом случае терапевт "как мама" не отказывается задуматься над проблемой клиента и в то же время "не как мама" не берет на себя ответственность за принятие решения. Слова терапевта сами по себе могут звучать парадоксально. Часто это становится ответом на парадоксальность клиента.

Еще одна возможность, пересекающаяся с первой, это - реакция не только на содержание, но на форму высказывания:

Т.: Твое "мыть иль не мыть" звучит как "быть иль быть".

К.: Ты как будто смеешься, а мне это действительно очень важно. Мне не нравится, когда меня ценят только за способность мыть окна, и мне не нравится, когда надо мной смеются.

Это важный момент выражения чуств, которые до того были "заперты". Выражение агрессии и определение того, что "нравится - не нравится" необходимая способность, восстановление которой во взаимоотношениях с терапевтом, дает возможность дальнейшего ее проявления в жизни.

Т.: Ты серьезно относишься к себе.

К.: Я серьезно отношусь к себе… Но это как-то смешно.

Т.: Тебе смешно относиться к себе серьезно.

Парадоксальное послание, как представляется, построено так, что имеет потенциальную возможность наполнения разными смыслами (вплоть до противоположных), это как раз свойство познавательных моделей искусства. Улавливая пространство клиентской парадоксальности, терапевт предоставляет выбор перевода послания в интенцию самому клиенту.

К.: Да, я слишком серьезно к себе отношусь. С какой стати мама все время должна только на меня и смотреть. Она отдельный человек. Имеет иногда право просто помыть рамы.

К.: Да, я сам не отношусь к себе серьезно. Поэтому мне все время кажется, что я должен что-то такое сделать, помыть рамы, чтобы меня заметили. Чистые рамы - это хорошо, но моя ценность от этого не зависит.

К.: Да, это только я умею сделать из мытья рам трагедию о принце недатском. Может быть, это одно из самых ценных моих качеств.

Терапевт, конечно, может высказаться, относительно того, какая форма интенции ему ближе, но к ключевому посланию это отношения уже не имеет. Скорее, это уже некоторое завершающее действие, рассчитанное на уже совершённый внутренний выбор клиентской интенции. Это можно было бы назвать 10 завершающим этапом сессии.

Психотерапия - как путь от немоты к речи. Плод речи зреет в процессе творчества сессии. И только совместно. Если терапевт несет свои "яблоки в кармане", они гниют к концу. Обмануть здесь невозможно. Точность терапевтического послания - критерий зрелости речи. Сессия, как сонет, должна быть строго зарифмована. Если точная речь терапевта не зреет вместе с речью клиента, а привносится, какой бы правильной она ни была, - все превратится в бабский треп. Даже если по форме заключительная интенция сессии совпадает с изначальной идеей терапевта относительно того, что нужно этому конкретному клиенту, - то это не более чем голая форма. Только противоречивое и парадоксальное личное содержание наполняет эту форму жизнью (позволяет мраморной Нике взлететь).