В 1916 году количество убитых как среди немцев, так и среди союзников исчислялось десятками тысяч. Фронтовые силы нуждались в замене, и на стандарты годности к воинской службе перестали обращать внимание. Не дожидаясь, когда их призовут, Фриц и его старый друг Фердинанд Кнопф решили завербоваться в армию сами. Фердинанд выбрал бригаду снабжения, а Фриц - батальон, работающий с дирижаблями, которые играли весьма значительную роль в войне.
Его выживание было скорее делом случая, чем мудрого выбора. Будучи студентом-медиком, он был определен в фельдшеры и вскоре переведен в специальный батальон, занимающийся газовыми атаками. Его приводили в ужас свинцовые дубинки, которые носили некоторые солдаты. Это были «специалисты» - добровольцы, чьей работой было проникать в противоположные окопы и, завидев одурманенных газом англичан, забивать их этими дубинками до смерти.
Во время войны Фриц получил необычайно высокую дозу антисемитизма. Не придерживаясь иудейских религиозных традиций и не имея сильной этнической идентификации, Фриц был удивлен тем, что для офицеров, под началом которых он служил, его еврейство имело первостепенное значение. Часто он задумывался, кто же является его врагами - английские «томми», против которых он воевал, или его соотечественники, дающие ему самые рискованные задания в надежде, что одним жидом вокруг станет меньше. Позже он описал это время как самый тяжелый период его жизни. Постоянно сталкиваясь со смертью и разрушением, он одновременно испытывал столько обид и оскорблений, что совсем перестал понимать, где же он мог бы получить хоть какую-то поддержку.
Фриц провел девять месяцев в траншеях перед тем, как получить первый отпуск. За это время он трижды побывал в госпитале: первый раз после ранения, второй - вследствие отравления газом и третий - с высокой гриппозной температурой.
Однажды он чудом избежал смерти. Ему было приказано покинуть медпункт в третьей линии окопов и присоединиться к атакующей группе. В три часа ночи была проведена газовая атака, после чего эта группа бойцов в течение двух часов находилась под британским обстрелом; осколок разорвавшегося артиллерийского снаряда угодил ему в лоб. Возвращаясь с задания, он обнаружил, что медпункт на третьей линии перенес прямое попадание вражеского снаряда; дежурный врач и оба фельдшера погибли.
Самым зловещим образом война ухмыльнулась ему тогда, когда во время газовой атаки ветер изменил направление. Многие маски, которые использовали его соотечественники, оказались негодными. Снаряженный четырьмя маленькими кислородными баллонами, в окружении солдат, умоляющих его дать им воздух, он был вынужден снова и снова отрывать баллоны от одних солдат, чтобы дать немного воздуха другим. Позже в своей автобиографической книге «Внутри и вне помойного ведра» он писал о том, как соблазнительно было прекратить этот ужас, сорвав собственную маску и отдавшись неминуемой агонии.
Однажды во время отпуска в Берлине, он купил билет в Королевскую Оперу на «Фигаро». Контраст между страданиями в окопах и красотой и элегантностью спектакля поразил его настолько, что он сбежал из театра, не дождавшись окончания спектакля и разрыдался тоскливыми слезами.
Результатом его солдатской жизни стало эмоциональное онемение. Он стал отстраненным и надолго потерял способность к творческому воображению и фантазии. Он выполнял задания будто в трансе, без видимого беспокойства за свою жизнь. В 1917 он спокойно пошел осматривать жертвы на железнодорожной станции сразу после того, как туда попала бомба. В другой раз он под бомбежкой помогал разгружать ящики с амуницией, за что был награжден медалью.
К 1917 году Фриц был произведен в младшие лейтенанты медицинской службы. Тяготы офицерской жизни были несравнимы с ужасами солдатской. Он стал получать частые увольнительные, нормальное питание и сносное жалование. В связи с отступлением Германии в 1918 году его батальон получил приказ немедленно возвращаться на домашнюю базу. Они шли по двадцать часов в день. Питание было скудное. Именно тогда он и приобрел привычку к курению, которую не оставлял до конца своих дней.
Война стоила ему самого близкого друга во всей его жизни. Фердинанд Кнопф был убит. Его страдания, помноженные на страдания, которые он видел вокруг себя, разрушили ту эмоциональную стабильность, которую он было приобрел до войны. Жестокость, высокомерная авторитарность, рационализм, которые он испытывал, боль, которую он пережил, должны были иметь значительное влияние на формирование его будущего, на того Фрица Перлза, который сочетал в себе глубокую приверженность гуманистическим идеям с изрядной долей цинизма относительно проявлений человеческой природы. Он приобрел характер бродяги, которого не удерживают слишком долго на одной месте ни друзья, ни привязанности, он провел следующие тридцать лет своей жизни в поисках направления, аутентичности и душевного мира.
Решив завершить обучение, он выбрал взять семестр во Фрайбурге. Третьего апреля 1920 года в Берлине он получил степень доктора медицины.
В послевоенный период Фриц как мог справлялся с катастрофической экономической ситуацией в Германии. Еды было мало, инфляция была галопирующей. Он жил с мамой и Эльзой (Грета вышла замуж и жила отдельно), «арендуя» у Амелии две комнаты в целях финансовой поддержки семьи. (Амелия - мать Фрица, Натан - отец, Эльза и Грета - его старшие (на три и полтора года) сестры (прим. пер.)). К этому времени Фриц и его отец практически не общались. Натан все больше и больше изолировался от семьи; его комната была отрезана от остальной части дома, и мужчины вообще редко виделись. С середины 1920 года Фриц прекратил общаться с ним. Когда несколько лет спустя Натан умер, Фриц даже не пришел на его похороны.
Начав психоневрологическую практику, Фриц сконцентрировался на фармакологическом лечении различных психологических и неврологических симптомов. Вместе с некоторыми приятелями-коллегами он стал частью берлинской богемы, обитавшей в кафе запада и позже в Романском кафе. Это положило начало его прочной идентификации с контркультурой, продлившейся всю его жизнь.
Как и многие молодые люди, участвовавшие в войне, Фриц начал сознавать, что они были обмануты и вся война не имела другой цели, кроме обогащения индустриальных магнатов. Восставая против лицемерия и узколобого национализма, он ассоциировал себя с группой «Баухаус» - инакомыслящими художниками, поэтами, писателями, архитекторами и радикальными политиками, людьми, которые бросили вызов установившемуся порядку вещей во всех сферах в надежде на преобразование общества в менее авторитарное и более творческое. В то время как большинство психиатров были сосредоточены на своей работе и больше ни на чем, мировоззрение и интересы Фрица были намного шире.
Мари Вигман в Германии произвела такую же революцию в танце, как и Айседора Дункан в Соединенных Штатах. Они обе стремились преобразовать рутинную форму танца, внеся в него спонтанность, свежесть импровизации, стремясь к тому, чтобы в танце отражалась творческая индивидуальность танцующего. Одна из учениц Мари Вигман, Палукка, также входила в «Баухаус». Через нее Фриц познакомился с системой Вигман, которая показалась ему очень близкой к взглядам его раннего учителя Макса Рейнхарда. (Макс Рейнхард - новаторский театральный режиссер, оказавший огромное влияние на юного Ф. Перлза. «Первый творческий гений, которого я видел в своей жизни», - вспоминал о нем Ф. Перлз (прим. переводчика).
Среди множества художников, писателей и мятежников был и философ Зигмунд Фридландер, которому суждено было оказать глубокое влияние на будущее развитие Фрица.
Ко времени их встречи Фриц отчаялся найти ответы на экзистенциальные вопросы в учениях традиционных философов - будь то религиозные моралисты или Платон, создавшие идеальные схемы существования и сами их не придерживающиеся. Его утомляла и немецкая философская традиция объяснения вещей посредством предложения сотен различных Правил, Категорий и Правд, которые вместо ответов на загадки жизни оставляли читателей в еще большем замешательстве.
Фридландер в своей работе «Творческое безразличие» познакомил Фрица с простотой - немецким эквивалентом даосизма. По мнению Фридландера, противоположности определяют друг друга. Есть точка равновесия, центр, объединяющий обе полярности. Только находясь в этой центральной точке безразличия и принимая обе противоположные позиции человек становится сбалансированным. Многие из последующих гештальт-формулировок Фрица Перлза выросли из этой встречи - такие как замечание о том, что организм стремится поддерживать нулевую точку для оптимального функционирования; что когда один элемент в недостатке или в избытке (будь то любовь или ненависть, жажда или избыток жидкости) организм пытается достичь завершения, воспринимая из окружающей среды то, чего ему недостает , или разряжая в среду то, что чего у него в избытке. Именно эти идеи, а и не разработку теории инстинктов, Ф. Перлз считал важнейшими для объяснения человеческого поведения.
В 1922 году он начал совершать еженедельные однодневные поездки в Бремерхавен, консультируя своего бывшего пациента (работавшего там мясником) и некоторых его друзей. Это была прекрасная возможность не только заработать на еду для себя и семьи в тяжелые послевоенные годы. Он получал гонорар в долларах, имеющихся в этом портовом городе, а это было весьма удачным в условиях инфляции, потрясавшей его Отечество. Он скопил 500 долларов. В то время этого было достаточно, чтобы приобрести несколько многоквартирных домов в Берлине. Но бродяга потратил эти деньги на поездку в Нью-Йорк.
Один дальний родственник Фрица убеждал его приехать в Америку, заверяя, что экономическая ситуация в США даст ему широкие возможности. Он покинул семью и прибыл в Нью-Йорк в октябре 1923 года. Фриц работал в неврологическом отделении госпиталя для больных с нарушением опорно-двигательного аппарата. Там он продолжил свою психоневрологическую практику, одновременно готовясь пройти сертификацию врача-терапевта.
Но этим надеждам не суждено было сбыться. Испытывая языковые трудности, раздраженный тем, что его сослуживцы и другие встречающиеся ему люди зачастую казались ему инфантильными, скучающий по игре идей и творческому брожению товарищей по «Баухаус», мансард и кафе Берлина, он страдал от усиливающейся изоляции, отчуждения и одиночества. Известие о болезни Эльзы дало ему хороший повод вернуться в Германию в апреле 1924 года.
Тысяча девятьсот двадцать пятый был для Фрица весьма важным годом. Тридцати двух лет от роду, все еще живущий в доме матери, неуверенный в себе в физическом, сексуальном, социальном, профессиональном плане, он завязал отношения с женщиной, которая не только чрезвычайно воодушевила его, но и бросила вызов всем его сексуальным чаяниям. Богатство, мучительность, боль, смущение и удовольствие, которыми были насыщены эти отношения очевидно сыграли свою роль в повороте Фрица от медицински ориентированной практики к психотерапии.
Представьте себе душевное состояние Фрица в это время. Он хотел обозначить свое присутствие в мире, но пока не придумал ничего уникального. Он страдал от всеохватывающего чувства малоценности (отцовское «Ты кусок дерьма!»). Сутулый, узкоплечий, невысокого роста, начинающий лысеть, он воспринимал себя почти уродом. Эмоционально оцепеневший от своего военного опыта, бредущий по жизни как в тумане, испытывающий недостаток художественной образности и эмоционального запала. Его неверие в собственную ценность распространялось и на сексуальные способности. Он сомневался в своей потенции, в том, насколько он умел как любовник, в размере и адекватности своего пениса. Его возрения на сексуальность были ультраконвенциональными и смешанными с чувством вины. Он даже предполагал, что испортил свою память чрезмерной мастурбацией в юношеском возрасте.
Итак, Люси, дальняя родственница, чья мать была подругой Амелии Перлз. Фрица попросили навестить Люси в госпитале, где она ожидала операции по удалению почки. Когда Фриц вошел к ней в палату, его поглотила светловолосая красота Люси. Она была из того типа женщин, которыми он восхищался на расстоянии. Его предыдущие сексуальные опыты были, по видимому, поверхностными, чаще всего эпизодическими и не всегда являлись выражением подлинного желания. Во всяком случае у него не было женщин, которые были бы столь лучезарно привлекательны. Вообразите себе его потрясение, когда после десяти минут вежливой беседы Принцесса повернулась к неуклюжему Лягушонку и сказала: «Ты прекрасен. Подойди поцелуй меня». И это говорят ему! Замужняя женщина!.. С детьми! Это было невероятно.
Страсть этих поцелуев, отчасти объяснимая стремлением Люси забыться перед предстоящей операцией, означала начало эротически богатых и бурных отношений. Люси стала гидом Фрица на пути сексуального самоутверждения или, как тогда ему казалось, порочной и сладостной извращенности. Страстная, безрассудная, экспериментирующая Люси могла бы считаться в этом деле «далеко продвинутой» даже по сравнению с более поздним психоделическим поколением.
После ее выздоровления Фриц часто виделся с Люси. Однажды она пришла в его офис с подругой. Стоя в физиотерапевтической комнате, Фриц через расщелину в двери-купе подглядывал за Люси и ее подругой, которые занимались любовью в комнате для консультаций. Когда подруга начала лизать гениталии Люси, Фриц, по его словам, «взорвался, впрыгнул в комнату, оттолкнул девушку и имел быстрый и бурный оргазм с Люси».
Позже девушки организовали встречу вчетвером, во время которой Фриц имел первый в своей жизни гомосексуальный контакт с мужем подруги Люси. Хотя никакого физического удовлетворения этот опыт ему не принес, но нарушение еще одного табу и наблюдение за тем, как женщины занимаются любовью, весьма возбуждало Фрица.
Фриц был особенно удивлен и ошарашен, когда услышал от Люси, что его дядя, образец для морального подражания, известный юрист Герман Штауб имел сексуальные отношения с Люси, когда той было тринадцать лет.
Все эти переживания, пришедшие после долгого периода эмоционального оцепенения порой накрывали Фрица с головой. Любовь, похоть, вина, удивление, стыд, ревность, желание, - все это сталкивалось, отражалось, провоцировало и разрушало друг друга в его груди. В попытке примирить все эти силы Фриц в 1926 году начал психоаналитическую терапию. Его очарование терапевтическим процессом вскоре привело его к желанию самому обучаться психоанализу.
Психоанализ, считавшийся тогда спорным и радикальным подходом, вполне соответствовал стремлению Фрица к поиску новых путей. Но именно тревога и волнение любовных отношений с Люси привели его к Карен Хорни, его первому аналитику.
Хорни уже имела репутацию терапевта-новатора и одного из пионеров психоаналитического движения. Позже она порвет с ортодоксальной психоаналитической доктриной и создаст свою собственную, более либеральную школу в психотерапии. Озабоченный своей памятью, захваченный сексуальными вопросами, неуверенный в своих жизненных устремлениях, пытающийся цинизмом и высокомерием скрыть чувство собственной ненужности, Фриц верил в то, что аналитические прозрения могут привести его из долины замешательства к вершине просветления. В то же время он надеялся удовлетворить свою духовную тоску, найдя те ответы на вопросы, которые не смог найти ни в науке, ни в природе, ни в марксизме, ни в философии.
Основываясь на той душевной сумятице, к которой Фрица приводили отношения с Люси, Хорни посоветовала ему расстаться с ней и покинуть Берлин. Франкфурт выглядел подходящим местом, так как в то время Фриц был заинтригован работой Курта Гольдштейна, который изучал мозговые нарушения через призму гештальт-психологии. Его также привлекали экзистенциалисты - Бубер, Тиллих и другие, которые собирались, писали и преподавали во Франкфурте. Кроме того, Франкфурт был красивым и обустроенным городом. И он мог на первых порах остановиться у брата своей матери Юлиуса Рунда, человека теплого и непритязательного. Хорни рекомендовала Фрицу продолжить анализ с ее ученицей Кларой Хаппель, проживавшей во Франкфурте.
Он приехал туда в октябре после болезненного разрыва с Люси. Ему было уготовано место ассистента Гольдшейна в его Институте, занимавшемся исследованиями мозговых нарушений у участников войны. На одном из семинаров Гольдшейна он встретил Лору Познер, студентку выпускного курса, изучающую гештальт-психологию.
Лора была намного моложе Фрица: ей шел двадцать второй год. Симпатичная девушка с широко раскрытыми глазами, увлеченная этим «живым, спонтанным, остроумным, циничным и в некотором смысле отчаянным человеком», заполнила ту пустоту, которая была вызвана отсутствием Люси. У них были общие интересы, общая любовь к искусству. Лора хорошо играла на пианино, писала стихи, любила классическую музыку, театр и оперу. Надо заметить, что ее компетентность в этих областях существенно превосходила знания Фрица.
Старшая из троих детей, Лора родилась в семье, для которой приличия имели значение. Ее отец, которого она нежно любила, был успешным ювелирным фабрикантом. Он не только отвечал ей взаимностью, но и обеспечил ее такого рода воспитанием, которое обычно дается мальчикам. Воспринимаемая как самая смышленая из познеровских детей, Лора выказывала независимый ум и заслужила уважение как в семье, так и среди учителей.
«Я получала много признания с раннего детства ,- рассказывала она мне. - В пять лет я была музыкантом, в шесть и семь лет я писала стихи, а затем пошла в классическую гимназию, что для девочек в то время было большой редкостью. Поначалу я была единственной девочкой в классе».
Мать Лоры была воспитана как леди. Ее страстью было садоводство, ее интересы были сосредоточены на доме, и она во всем соглашалась с мужем. Лоре казалось, что ее мама была слишком пассивной и не имела своего мнения, качества, которые делали ее в глазах Лоры человеком, не особенно достойным уважения.
Когда Лора встретила Фрица, он ей сразу понравился. Тот факт, что ее отец и брат имели к нему совершенно противоположное отношение, ничуть ее не смутил. Как ведущий интеллектуал в семье, она с легкостью оспорила их аргументы. Вся семья была против ее романа; Фриц был для них чужвком. «Им представлялось, что я должна выйти замуж за богатого бизнесмена».
Роберт попросил их отца навести справки о Фрице, изобличить его в чем-то, найти что-то такое, чтобы они могли избавиться от него. Но их отец сказал: «Нет. Он мне не нравится. Но если я сделаю что-то против него, я потеряю дочь. И я не хочу этого делать».
Кроме физической привлекательности Лоры, Фриц был впечатлен ее интеллектуальностью, культурными познаниями и научной вовлеченностью. Она выглядела утонченной леди, противоположностью его богемной разболтанности.
Для Лоры Фриц, скорее всего, был властной отцовской фигурой. На двенадцать лет старше ее, более опытный, он имел несомненные «знаки отличий»: награжденный за доблесть ветеран войны, практикующий доктор... Кроме того, ее должен был заинтересовать его богемный Баухаузский стиль жизни, совсем непохожий на тот, что она привыкла видеть в своей семье. Не лишена смысла мысль о том, что влюбленность во Фрица была для Лоры способом отделиться от семьи, и бунтом против семейных ценностей. Во всяком случае, они увидели друг в друге то, чего им самим не хватало, и смогли открыто выразить себя друг другу так, как не могли до этого ни с кем другим.
Лора вскоре увидела, что цинизм Фрица скрывает его глубокую беззащитность. Она поняла, что ему недостает признания, и , хотя он слишком горд, чтобы просить, но на самом деле болезненно нуждается в любви и уважении. Она верила, что ее сочувствие, мудрость и любовь вылечат его боль.
Фриц оставался во Франкфурте в течение года. В тот самый момент, когда его деньги иссякли, Клара Хаппель, его второй аналитик, неожиданно сообщила ему, что его анализ завершен и что, будучи свободным от комплексов, он мог бы перейти к контрольной работе - начать психотерапевтическую практику под супервидением. Фриц был удивлен. Он ощущал себя потерянным еще больше, чем раньше. Большинство его предыдущих достижений имели место благодаря тому, что Фриц заставлял себя делать то, что привык считать важным: он учился, получил степень, обеспечил себе приличную должность. Существенная часть его анализа с Хаппель была сосредоточена на поиске своих собственных ценностей, а не тех, которые исподволь внушались ему родителями и обществом. В ходе терапии было подвергнуто сомнению то, что он позже назовет «шудизмом» («долженствованием») или «Собакой сверху». В тот день, когда эта система долженствований распалась, исчезли его жизненные ориентиры. Потерянный, в состоянии неопределенности и замешательства, он провел эту ночь, бесцельно бродя до рассвета по улицам Франкфурта.
Не чувствуя в себе побуждения противоречить мнению Хаппель, он последовал ее совету и отправился в Вену, - признанный центр обучения психоанализу. Там он начал получать супервидение от Хелен Дойч и Эдварда Хитчмана, двух терапевтов, имеющих репутацию отличных преподавателей. Но снова поиск спасения привел его к тупику. Он тосковал по сексуальному удовлетворению и физической привязанности, которые давали ему отношения с Лорой. Тем более, что жеманство венских дев отвратило его от того, чтобы иметь хотя бы одну связь за проведенный здесь год. Не слишком много получил он и в профессиональном плане. Хелен Дойч впечатлила его большей частью своей аналитической холодностью. Когда он однажды сделал ей подарок, то вместо «спасибо» получил интерпретацию своей мотивации.
То, что он приобрел в результате тренинга вряд ли прямо отражало намерения преподавателей. Это было понимание ценности таких вещей как легкость в общении, эмоциональное тепло и здравый смысл. Он любил вспоминать как Пауль Федерн, величавый отцеподобный психоаналитик, на одном из своих занятий сказал: «Человек не может нае...ться до достаточной степени» («you just can’t fuck enough»). Или шутливый ответ Хитчмана на вопрос Фрица о различных неофрейдистских школах: «Они все зарабатывают деньги».
Еще один случай с Хитчманом примечателен в плане разработанной Фрицем в будущем гештальт-терапии. Хитчман, человек приветливый и добродушный, был не таким холодным и недоступным как Хелен Дойч, и позволял себе случайные отступления от психоаналитических канонов. Как-то Фриц поделился с ним давними сомнениями относительно своих мужских способностей и размера своего пениса. Хитчман слушал его и наконец сказал: «Ну хорошо, вынимайте Ваш пенис. Посмотрим на предмет разговора». Фриц последовал за этим предложением. Они обсудили размер его члена и решили, что он вполне подходящий. И тревожные фантазии на эту тему оставили Фрица. Не исключено, что эта способность иметь дело с настоящим, переходить от фантазий к исследованию актуальности, оказала свое влияние на акцентирование Фрицем принципа «здесь и теперь».
В 1928 году после года, проведенного в Вене, он успешно завершил супервидение, оставил клиническую ординатуру в психиатрической больнице под руководством Пола Шилдера (еще одного из ведущих психоаналитиков) и вернулся в Берлин, где начал собственную аналитическую практику. Лора была рядом, терпеливо снося тяготы переезда. И была аналитическая кушетка, поскольку Фриц знал, что он еще неустроен. Его копание в прошлом с целью обрести душевный мир не принесло удовлетворения. Может быть, его анализ был неполным? Или он не проработал эдипов конфликт - ненависть к отцу и желание обладать матерью? Ощущение «недоработанности» толкнуло его к поиску третьего аналитика. Это был катастрофический опыт с человеком по имени Ойген Харник.
«Вряд ли я смогу описать то состояние тупости и морального малодушия, в которое ввергло меня его так называемое лечение», - писал Фриц. Харник, который согласно молве впоследствии умер в психиатрическом приюте, верил в пассивный анализ. Один час в день, пять дней в неделю, в течение полутора лет Фриц топал к кушетке, ложился и говорил. Он не удостаивался ни «здравствуйте», ни «до свидания». За несколько минут до конца часа Харник обычно шаркал одной ногой по полу, показывая, что Фрицу скоро предстоит уйти. Он произносил одну фразу в неделю в качестве обратной связи. Фриц, не получая намеков на то, в каком направлении двигаться, наполнял воздух словами. Восприняв однажды редкий комментарий о том, что он производит впечатление дамского угодника, Фриц неделю за неделей «отрабатывал» этот комментарий, рассказывая о своих любовных отношениях и надеясь, что именно это и было верным направлением работы. Ему недоставало решимости прекратить лечение, и он предавался тяжелым размышлениям: может ли он сам стать аналитиком, если его собственный анализ с Хаппель и Харником не привел к успеху?
Лора между тем настаивала на браке. Они были знакомы уже четыре года. Фрицу было уже тридцать семь. Когда он сказал Харнику о возможности брака, ответ был таков: «Вы не должны принимать важных решений в продолжение Вашего анализа. Если Вы женитесь, я прерву анализ.»
«Не осмеливаясь самостоятельно покинуть кушетку, - писал Фриц, - я возложил ответственность на него и поменял психоанализ на женитьбу».
Фриц не был безумно влюблен в Лору, но она безусловно нравилась ему. У них были общие интересы. Возможно, он надеялся обрести большую жизненную цельность, став мужем и отцом. Его моральные соображения также говорили ему, что не стоит сопротивляться женитьбе. После всего, спустя четыре года после их знакомства, он лишил ее девственности. («Она обманула меня, - рассказывал он позже своему коллеге, - притворялась опытной, будучи девственной».)
Итак, Фриц отдался обстоятельствам и решился жениться. Брачная церемония состоялась 23 августа 1929 года, несмотря на возражения семьи Познер, считавшей жениха Лоры недостойным ее дочери.
Какие бы болезненные эффекты ни испытывал Фриц при прохождении анализа у различных терапевтов, он все же на самом себе почувствовал прозрения Фрейда относительно скрытой мотивации, управляющей человеческим поведением. Он также пришел к признанию важности сексуальности и агрессивности как двух важнейших мотивационных сил. Его аналитики научили его тому, что сновидения являются «королевской дорогой к бессознательному». Он понял важность внимательного слушания и понимания того, как ранний жизненный опыт влияет на актуальное поведение человека. В общем, он стал сертифицированным психоаналитиком. Имея, возможно, более широкие взгляды, он был почти так же ортодоксален в своей практике, как и большинство других психоаналитиков.
Будучи все еще неготовым завершить свой собственный анализ, он снова обратился за советом к Карен Хорни, поскольку они испытывали взаимное уважение друг к другу.
«Подумайте о Вильгельме Райхе, - предложила она. - Он мог бы справиться с Вами».
Райх, выдающийся психоаналитик, был предметом бурных дискуссий среди коллег хотя бы из-за того, что поставил под сомнение фрейдовскую идею о важности работы с воспоминаниями о детских переживаниях. Он помог Фрицу наконец-то оставить жвачку ретроспективных размышлений. Фокус Райха на «телесной броне» (позы, жесты, мускульные напряжения) не только ослабил власть прошлого опыта; Райх предложил Фрицу то, что можно назвать вовлеченностью.
Второе после Фрейда влияние на развитие психологического стиля Фрица оказал именно Вильгельм Райх. Фриц находился под впечатлением его жизненности, энергичности, упорства и готовности обсуждать любую ситуацию. В книге «Анализ характера» Райх первым среди аналитиков высказал идею о том, что сознавание настоящего может дать для терапии больше, чем вербальный поиск фактов из прошлой биографии. Внимание Райха к телесным установкам импонировало Фрицу и совпадало с его мнением о важности поз и движений, унаследованным от Макса Рейнхарда и Палукки.
Кроме того, райховские техники прямого телесного контакта, когда терапевт может положить руки на напряженные мышцы пациента, спровоцировав высвобождение ненависти, обиды, ужаса или слез, освободили Фрица от аналитического табу на прикосновения к пациенту.
Фриц стал меняться: озабоченность и отстраненность уступили место энергичности и воодушевлению. С радостью и гордостью он встретил рождение дочери Ренаты 23 июля 1931 года. Будучи членом антифашистского движения, он преподавал в рабочем колледже, стараясь, наряду с некоторыми другими преподавателями, содействовать примирению между коммунистами и социалистами с целью остановить Гитлера.
Поджог Рейхстага означал крах антинацистской оппозиции. В Берлине начались массовые аресты. Фриц, Лора и Рената ночевали в разных домах, у различных друзей. Это было необходимо, чтобы избежать ареста. Райх, известный своими марксистскими взглядами, сбежал в Норвегию. В апреле 1933 года Фриц пересек границу Голландии, имея с собой всего 100 марок, да и те были провезены нелегально (спрятаны в зажигалку). Лора с Ренатой отправилась в родительский дом на более безопасный юг Германии.
Его анализ с Райхом был прерван. Успешная аналитическая практика прекращена. Редкой красоты квартира, обставленная резной деревянной мебелью производства мастеров из «Баухаус» (свадебный подарок Познеров), стояла пустая.
Ситуация в Голландии была не намного лучше. Фриц был помещен в дом, набитый еврейскими беженцами. Живя на благотворительное пособие, он умудрялся продолжать аналитический тренинг с Карлом Ландауэром, который до этого возглавлял вместе с Фридой Фромм-Райхман Франкфуртский Психоаналитический Институт, а ныне оказался соседом Фрица. Через шесть месяцев Фриц вызвал Лору и Ренату, и они вместе нашли отдельную квартиру на неотапливаемом чердаке.
Условия жизни становились все хуже. Ни он, ни Лора (которая к тому времени уже имела степень) не получали разрешения на работу. Денег не было. Привезенные Лорой из Германии немного мебели и книги были проданы, а деньги потрачены на еду. Живя в неотапливаемой квартире, Фриц поднимался в пять-шесть утра, чтобы разжечь маленькую печку. Лора, которая никогда раньше не мыла полы, теперь отскребала от них лед.
Фриц понимал, что им нужно уезжать, убираться как можно дальше от неминуемого холокоста. Он переписывался с Бриллем, главой американских психоаналитиков, желавшим помочь ему приехать в Соединенные Штаты. Но как раз в это время Эрнест Джонс, очень много делавший для беженцев-аналитиков, сообщил ему о возможности работы в Южной Африке. Вспомнив свое отвращение к Нью-Йорку и не лишенный романтического взгляда на Африку, Фриц выбрал второй вариант.
